| astron-omega | Дата: Вт, 20.08.2013, 18:32 | Сообщение # 2 |
Группа: Администратор+"АС"
Сообщений: 118
Статус: Offline
| Глава 1.
Я несколько раз оглядел эти лица. Да, обычные, человеческие, молодые лица, которые ещё не были тронуты возрастом. И у каждого лица было нечто неповторимое, едва уловимое, что сразу придавали всему облику юноши какую-то изюминку. У кого-то широкий нос, а у кого-то — большие, кукольные глаза голубого цвета, кто-то мог похвастаться интересной родинкой на щеке или оттопыренными ушами. Это всё бесконечно радовало меня, но, увы, меня не могло огорчать то, что этих лиц было много. Очень много. И у каждого лица был свой хозяин, со своими достоинствами и недостатками, со своими индивидуальными чертами характера и эмоциональным складом. И тут вы меня спросите — а какое вам дело до этих юношей, которые сейчас стоят передо мной, выпрямившись и напряжённо вглядываясь в моё лицо? Дело в том, что из всего этого богатого набора мне предстояло совершить тяжёлый выбор — я должен был выбрать среди них короля — да, вы не очитались — именно короля новой, ещё ничего не знающей и не умеющей страны, которой был нужен прочный ориентир в будущее. Что? Я трушу быть монархом? Не спешите с выводами...
Кстати, пару слов о том, чьи строки вы читаете — меня зовут Эггон, со сложной фамилией ФлурДеКрасте. Я потомственный учёный. Мой отец — известнейший учёный, химик и алхимик, которого, как я слышал когда-то, за связь с дьяволом и за эксперименты с людьми прогнали из города. Он поселился с результатами своих деяний здесь, в этом Богом заброшенном месте, среди густых лесов и глубоких рек с явно недружелюбным климатом. Именно здесь и появился одинокий, гордый, никому неизвестный народ — нотексы. Всю свою оставшуюся жизнь отец посвятил им, приближая условия их обитания к городским, создавая комфортабельные дома, орудия, приборы, разведав месторождения металлов и даже планировал наладить синтез бесконечной энергии, что было тогда большой новинкой. Я не помню его смерти. Но помню, что он завещал их мне.
Может, для вас это прозвучит странно — но мой отец живёт во мне. Отец живёт в моём теле, разговаривает со мной, делает порой слишком грубые и жёсткие замечания, а то и вовсе распускает руки, подчиняя своей воле моё же тело. Нет, я не шизофреник и я не сошёл с ума. Возможно, вы поймёте всё это в будущем. Но, знаете, мне очень неловко привлекать к себе столько внимания — я всего лишь сын учёного, почти сошедший с ума и безответно влюблённый уже как несколько лет, я практически ничего не успел сделать за свои 23 года и не постиг так же много, как батюшка. Я вздыхаю, повествуя эти строки вам. Я никогда не был особо привязан к науке, нет, не подумайте, что я невежда, или просто хочу выделиться из общего гнезда своей родословной — я просто никогда не был счастлив. Да, я никогда не был по-человечески счастлив, как все окружавшие меня люди — я не помнил детства, моя юность не оставила приятных воспоминаний, молодость же я вынужден прожигать только ради прихоти отца. Те, кого я так любил, были оторваны от меня.* Той, которую я люблю, я так и не смог показать свои чувства и доказать, что она небезразлична мне.
Нет, не будучи счастливым невозможно заниматься изучением науки — нельзя изучать законы и правила жизни, коли уж не усвоил свои. Спросите — зачем я делюсь этим с вами? Мне просто одиноко. Я всегда хотел иметь под своим крылом кого-то близкого, родного, единокровного, чувствовать себя в этой жизни с кем-то, но не одиноким. Хочу любить и чувствовать, что эта любовь возвращается ко мне.
*Примечание автора: Эггон с детства был лишён матери, старших братьев и сестёр, впоследствии и отца.
…. Они смотрят на меня и чего-то ждут. Они боятся меня — это видно по их потерянным взглядам и дрожащим коленкам. Боже, они же ещё совсем мальчишки, юнцы, молокососы — неужели их юность должна была затрачена на такое опасное, ответственное и в то же время благородное дело? Я жалел их.
Медленно прошёл мимо ряда, тщательно оглядывая юношей и заглядывая к ним в душу через глаза — все были на что-то способны, все были красивы, сильны и крепки, в глазах часто, как рыбки в аквариуме, плавали умные мысли, а то и бушевал целый океан чувств. Кто-то презрительно хмыкнул мне в спину — я остановился.
- Кто это сделал? - Бесцветным голосом спросил я, не оборачиваясь.
Застыла тишина — все неуверенно покосились на виновника, но тут же поспешили оглянуться на меня — я уже успел вычислить этого невежу среди юных «Королей». Судя по его надменному виду, он даже и не смутился от своего поступка и не потупил взгляд. Я не спеша прошёл вперёд. Было слышно только цоканье моих сапог и робкие вздохи подчинённых. Наконец, я встретился взглядом этого наглеца и, слегка опешив от всеобщей невинности его физиономии, замер. Очень уж необычно сочетались белокурые вьющиеся волосы, зелёные большие глаза, отточенный до правильной формы нос и дерзкий огонёк в его зрачках. Его образ скорее походил на избалованного принца из сказок Грим, чем на бунтаря. Не повышая голоса, я спросил:
- Вам что-то не нравится? Предлагаю Вам выйти из строя и объясниться.
Он смутился, но ни от чего более, чем от элементарного повышенного внимания в свою сторону, но всё-таки он повиновался и сделал два шага из ряда, после резво повернулся ко мне. Оглядев меня как экспонат на выставке, он что-то сообразил, хмыкнул и довольно приятным голосом произнёс:
- Мы тут стоим как мясо на базаре — выбираете только свеженькое да вкусненькое.
- Не хотите ли Вы сказать, уважаемый...
- Борис. - Пухлые губы растянулись в снисходительной полуулыбке.
- Не хотите ли Вы сказать, уважаемый Борис, - я решил подыграть своему новому собеседнику, при этом не сводя с него глаз, - что вы являетесь самым свежим и вкусным товаром на этом прилавке? - Обведя глазами «взвод», я снова остановился на юноше. Тот, улыбнувшись шире, проворковал:
- Будь бы я самым свежим, я бы тут и подавно не стоял, а восседал на троне.
В ряду пролетело сдержанное хихиканье, но оно тут же стихло благодаря моему суровому взгляду. Честно сказать, это немного удивило меня — ведь я не считал себя таким суровым и строгим. Скорее, меня заставляет быть таковым должность, а то и просто обстоятельства. Наверняка это и чувствует мой очаровательный бунтарь. Дабы пресечь его дальнейшие попытки издеваться надо мной, я железным голосом проговорил:
- На троне восседает не просто мясо, уважаемый Борис. А мясо королевского сорта, соизволю Вам напомнить, с королевской печатью. Такой, увы, наблюдать на Вашем мясе я не имею удовольствия, поэтому, будьте добры, вернитесь на свой прилавок и ждите удачной покупки.
Юноша, по-видимому, даже и не обиделся — он только пожал плечами и бесшумно направился в строй.
- На сегодня осмотр закончен. - Раздался мой голос, и я, устало потерев вспотевший лоб, направился к выходу, небрежно бросив напоследок. - Расходитесь ко своим семьям, уважаемые.
Я медленно покинул помещение, и вслед за мной высыпался довольно гогочущий рой юношей, который тут же рассыпался по своим ульям, да так быстро, что эхо не успело раствориться в тяжёлом воздухе. Тут моё внимание привлёк тот самый юный бунтарь — он стоял в компании нескольких юношей и что-то бурчал, жеманно вскидывая голову, будто бы желая убрать таким жестом непослушную прядку волос. Он морщил нос, оглядываясь по сторонам в то время, как его слушатели беспрекословно внимали его словам и кивали, выражая полное согласие, но по их усталым глазам было видно, что они делали это исключительно из вежливости. Хотя, это было не так важно, как сама суть их разговора — они, а, точнее, он, говорил обо мне, о том, что я слишком нервный для своих молодых лет. Внутри меня что-то ёкнуло и неприятно сжалось.
Тут он заметил меня и, прервав разговор, весело рассмеялся, попрощался с ребятами и шустрой походкой направился от меня прочь.
- Остановитесь! - Вдруг, неожиданно для самого себя, окликнул его я. - Борис, немедленно остановитесь!
На моё удивление, юноша среагировал быстро и беспрекословно выполнил мой приказ. Он уставил в меня свои полные любопытства глаза и, снова улыбнувшись, пропел:
- В чём изволю быть полезен?
- Оставьте эту манеру речи, Карамелька. - Нет, это говорил не я. Это не мой голос, не мой стиль разговора. Я испугался — неужели это он? Карамелька... Что за дурацкая кличка... Хотя была в точности верна, если судить о внешности Бориса справедливо.
Он недоуменно вскинул брови: видимо, он и сам был в туманных догадках, что случилось со мной за такой короткий срок, и чья властная рука так внезапно перекрутила во мне вентиль настроения. Но тут он расплылся в не самой приятной улыбке, тихо проговорив сквозь зубы:
- Простите — как Вы меня назвали?
- До Короля ты ещё вряд ли дорос, а вот до статуса Карамельного мальчишки — ещё как, даже переплюнул Сахарных Королев и Леденцовых Лордов. - Господи, только не это. - Вся твоя физиономия такая сладкая, такая приторная, что аж зубы невольно сводит при виде твоей улыбки, сладенького голоска и жеманных манер. Кто твои родители, щенок?
Борис неожиданно замолчал, а улыбка сползла с его ангельского лица так же быстро, как и появилась. Теперь он сверлил меня зелёным огнём своих глаз, в которых теперь читались если уж не растерянность и страх — то гнев и недоумение точно.
- Коли уж Вы так хотите... - Процедил он. - То я Вас сам с ними познакомлю, Мистер Горбатый Нос.
- Как бы твои губы не стали безвкусными леденцами от таких слов. Веди меня к своей родне, Леденцовый Принц.
Презрительно хмыкнув и отчего-то дернув головой, он повернулся ко мне спиной и бодренько так зашагал в сторону поселения. Я, само собой, поспешил за ним, замкнувшись в себе и ища причины того, что этот голос, что он опять вырвался из глубин моей души и позволил себе такое хамство по отношению к этому юноше. Как же он долго спал, и так внезапно очнулся. Что его толкнуло, что его разбудило? И почему каждый раз я вынужден отвечать за него, чёрт меня побери?! Моя голова устало гудела как пчелиный улей — разве что в качестве пчёл выступали мои мысли, потерянные догадки и туманные объяснения всему происходящему. Почему-то мне вдруг захотелось развернуться и пойти обратно — ведь Борис за весь путь так ни разу и не повернулся ко мне. Видимо, ему было не до меня... Что-то у меня пропало желание за всё это отвечать. Кому я нужен? Кому нужна вся моя забота и мои чувства, наконец?!
Вдруг я почувствовал рывок в своей голове, и я, дёрнувшись, замер, недоуменно уставившись глазами в чёрную стену передо мной — внутри меня что-то рылось, ворчало, и только мне известный голос что-то злобно прошипел, давя на мой и без того больной мозг. Спустя пару минут он затих. Головная боль исчезла вместе с чёрной пустотой. Перед моим растерянным взглядом постепенно прояснился облик юноши — он стоял около меня, равнодушно оглядывая мою сгорбленную фигуру.
- И давно Вы страдаете такими приступами? - Отчего-то я услышал в его голосе какую-то издевку, насмешку. Но отвечать у меня не было сил. Деликатно кашлянув, я тихо попросил его вести дальше.
Я был настолько обескуражен, настолько выжат как лимон, что даже ничуть не удивился внешнему убранству особняка родителей юного бунтаря. Я даже совершенно забыл, зачем я здесь, зачем меня этот юноша вёл сюда, и, собственно, что же произошло несколько минут назад. Помню только, он мне хамил... Точно...
- Войдите. - Раскрыв передо мной дверь, Борис очень даже вежливо пропустил меня вперёд, но я-то знал, что он всего лишь создаёт иллюзию своей доброты и галантности. Но как иначе объяснить его поведение тогда, после первого нашего разговора?..
Я, в знак вежливости, как принято у всего моего народа, подлил немного жидкого топлива в камин, стоявший прямо около входа, в коридоре. Весьма странный обычай, согласитесь. Но таким образом, нотексы в доме считали, что вошедший пришёл, так сказать, с миром, и что его присутствие обещает безоблачную атмосферу в доме гостей. Даже не успев снять плащ, я оглядел довольно маленькую комнатушку в поисках хозяев. Гостиная пользовалась некоторым вниманием в вопросе чистоты; однако, эти безвкусно развешанные картины, тусклые, многолетние обои, потёртая мебель и просто убитые временем канделябры на низком гардеробе справа создавали мрачное настроение, кроме того, это усиливало наскоро вытертые грязные окна, откуда в комнату попадал редкий свет. Шторы, судя по тому, что от них осталось, были некогда роскошной покупкой для этого дома, сейчас же они идеально вписывались в общий интерьер своими цветными, нелепыми заплатами и швами; пафосный багровый цвет полинял до скучного оттенка розового. Мебели в гостиной было мало — камин у входа, гардероб, два кресла и кофейный столик перед ними и книжный шкаф. Гостиная уходила вглубь дома несколькими коридорами, там же едва виднелись лестницы. Я даже представил, как они, должно быть, скрипят и передёрнулся.
Поначалу я решил, что комната пуста, ведь мой сопровождающий внезапно испарился. Я постучал по каменной кладке камина. И тут огромная куча белья в кресле подала голос, на меня уставились два заплывших в тенях и подводке глаза. Это были глаза испуганного галчонка, выглядывающего из гнезда. Но тут некто издал облегчённый сип и проговорил высоким женским голосом:
- Борис, дорогой. Принеси-ка нам с фрэем немного горячего деллира из подвала.
Юноша, снова хмыкнув с таким же презрением, удалился вниз по коридору справа.
- Я Вас сначала не признала, фрэй. Вы так похудели, так ссохлись... Вам нужен здоровый сон. И питание.
Право, было странно слышать слова и правильном сне и питании от такой особы, однако, присев напротив неё в цветастое кресло, я натянул вежливую улыбку и проговорил:
- Вы тоже весьма, и весьма изменились. Очень даже... - Добавил я. И тут раздался грохот — я повернулся вместе с особой на звук и застал там юношу, на лице которого застыла какая-то детская мина недовольства. А на полу лежал блестящий поднос, покрытый ярко-оранжевой жидкостью и осколками всех цветов. Я ожидал ругани. Но, на моё удивление, женщина преспокойно оглядела своего сына и сказала:
- Будь осторожней, малыш. Попробуй ещё раз. - Она кинула в мусор несколько кусочков рамения, и он тут же испарился, оставив после себя голубоватый дымок. Шаркнув ногой, Борис снова удалился.
- Вы удивлены, что я использовала этот камень для того, чтобы превращать всё в пыль? - На заспанном лице появилось нечто наподобие улыбки. Поначалу я растерялся с ответом, но тут, опять же, со всей внезапностью для меня, я рявкнул:
Мрут как мухи.
- Простите? - Женщина слегка покачнулась в своём кресле-качалке и нагнулась ко мне. Что же, хорошая попытка разогнать свою лень...
- Мрут как мухи. - Повторил я, вдруг чувствуя, как моё лицо наливается теплотой. - На заводе, фабриках, в шахтах, нотексы и люди мрут как мухи, отказываются от солнца, воды и сна, чтобы вывести на свет мрузаевский этот драгоценный минерал, который они и так достают песчинками, каждый день по две песчинки с каждой шахты рамения — а Вы позволяете разбрасываться им направо и налево, убивая каждый раз труды одного несчастного рабочего?!
Женщина испугано вжалась в кресло, и я понял — я навис над ней, грозно рыча и сверкая глазами от негодования. Тут она, дрожа толстыми губами, пролепетала:
- Но ведь они же рабочие... Это их задача...
- А Ваша задача, по-видимому, пожирать результаты их трудов и не оставлять ничего взамен! - Опрометчиво заметил я, и сел, снова схватившись за голову. Что же происходит...
На стол поставили поднос, звякнули бокалы; наливаемая жидкость издала пряный запах и ещё хуже забила мою голову.
- Полностью с Вам согласен. - Вдруг услышал я, и, вздрогнув, поднял голову: Борис стоял около стола, разглядывая меня. - Труды не должны расточаться так просто и неблагодарно.
- Прости... Ты... Это сказал? - Пустым голосом спросил я и ужаснулся глупости всего вопроса.
- Сын. Иди к себе. - Вдруг строго проговорила мать, чья удивительно для всей физиономии тонкая рука потянулась за бокалом. Скорее всего, это было вызвано её постоянным ничегонеделанием и отсутствием физического напряжения. Я возразил:
- Нет, Борис. Ты нужен для разговора. Садись.
Юноша бухнулся в третье кресло и, закинув ногу на ногу, поднял своё лицо, полное какой-то наглой усмешкой. Так взирают короли на своих поданных. Но никак не сыновья советников на гостей. Наконец, я решился сказать:
- Мне очень неприятно говорить такие вещи... Но, Ваш сын — хам и нахал.
- Да, фрэй, я солидарна с Вами. - Женщина даже так равнодушно хлюпнула, пока пила напиток. Я же к своему бокалу пока не притрагивался.
Вы так спокойно об этом говорите? - Поднял я бровь. Это всё очень, и очень странно. «Принеси», «попробуй ещё раз», «иди к себе», «я солидарна с Вами»… Что за отношение к сыну?
- Мы ничего не может с этим поделать, фрэй. Он грубит и мне, и отцу. Но ведь... Кому мы отдадим наследство, если не ему?
- Простите... Но эта логическая цепочка приводит в меня ужас.
Женщина посмотрела на меня как на умалишенного.
- Ведь детей полагается наказывать, верно, фрэй? Ну там, бить, ругать...
- К Вашему сведению, ребёнка можно воспитать и без насильственных мер. - Я нагло врал. Потому что я ничего не знал о воспитании детей, и не имел соответствующего опыта. Поэтому я залился краской. Но голос продолжал гнуть свою линию. - Но, по-видимому, вы не прилагаете никаких усилий, чтобы он стал порядочным юношей.
- Именно, фрэй. Результат Вы имеете честь видеть перед собой сейчас, в кресле справа от Вас.
Тут женщина приподнялась с кресла, и я понял, что пару минут назад имел ложные представления о её фигуре и внешности. Пройдя около сына, она наконец сказала:
- Так или иначе, мы воспитали юношу, которого можно без опаски сажать на трон.
«Сажать на трон»… Это звучит как «сажать на горшок». Что за лицемерие...
- Полагаю, вы не будете слишком огорчены тем, что от него избавятся быстрее, чем он дойдет до королевского трона, ведь именно этого вы и добиваетесь, и именно к этой цели вы шли с самого рождения сына.
- К вашему сведению, фрэй. - Сухо заметила мамаша. - Мы ему не давали разрешения суваться куда не следует. Он должен оставаться здесь же, и плевать мне хотелось на его желание возвыситься над нами. И умереть он должен тут же, если уж о смерти речь пошла.
- Вы боитесь не его «возвышения», а что ваше жалкое наследство останется без присмотра? Пожалуй, вы правы. Целое государство с богатыми месторождениями и развивающимися культурой и экономикой не стоит даже самой красивой паутинки в этом доме. И, кроме того, обращу ваше внимание, или, скорее, покажу вам вашу же мерзость ума — он должен умереть в такой же нищете, в какой рано или поздно скончаетесь и вы, но никак не в пышной постели, окруженный десятками наследников, ревнивыми дворянами, престарелой женой и ещё несколькими близкими людьми, нет...
Эта мерзкая жаба так и не дала мне закончить, она громко квакнула со своего места:
- Мы умрем рядом со своим сыном, в отличие от вас, уважаемый фрэй!
- Борис? Как ты смотришь на такую возможность? Наблюдать за двумя парами заплывших жадностью глаз и видеть вечно ненасытные тянущиеся руки?
Юноша хмыкнул и мотнул головой, попивая напиток и прикрыв глаза.
- Матушка. - Тут раздался голос Бориса, который замолк ненадолго благодаря бокалу с деллиром. Причмокнув, юноша продолжил парой слов, достаточно многозначительно выделив их интонацией. - Я не собираюсь быть вашим слугой. Я хочу сделать вас своими поданными.
- Борис. - Мать глянула на него так, что и я с непривычки вздрогнул, уловив лишь на секунду этот взгляд из-под смазанных тушью ресниц. Но тому, видимо, это зрелище было не в диковинку — Борис развалился в кресле и спокойно смотрел матери глаза. Со всей моей наблюдательностью хочу заметить, что смотреть в глаза другому человеку требует большей выдержки и силы. Ведь кто знает, что прячется за нашей маской... Именно поэтому я и опасаюсь при разговоре сталкиваться взглядами с собеседниками.
В гостиной нависла неловкая тишина. Я увидел молнию между матерью и сыном. Боясь, как бы сейчас на моих глазах не разразилась буря, я твёрдо сказал:
- Ты начинаешь радовать меня.. - Я покосился на Бориса, который в свою очередь повернулся ко мне. - Но чтобы стать Королём, одно воспитание будет недостаточным, спешу Вас уверить. Вы подарили сыну большой жизненный опыт, превратив его в личного слугу. Но боюсь, что он ему так и не пригодится — он утонет в пыли, а в конце концов сгниет со всем телом юноши.- Тут я расплылся в слабой улыбке, а женщина вздрогнула. Борис застыл. - И ещё. От Вашего взгляда, мадам, у меня начался нервный тик.
Этого не должно было случиться. Нет, только не сейчас...
- Позвольте узнать. А где же Ваш отец? - Я встал около Бориса, застывшему словно камень от моих слов.
- Вы правы. - Вдруг услышал я, ожидавший совсем другой ответ. - Именно поэтому я и хочу стать королём.
- Не так быстро, Карамелька. Сначала ты должен пройти испытания. Много испытаний. И я боюсь, что они сломают Вас быстрее, чем я разобью этот стеклянный бокал. Как жалко выглядит. Швыряетесь рамением, как песком, а бокалы из самого дешёвого стекла. - Тут я хохотнул.
- Фрэй. - Неужели я услышал уверенные нотки в голосе этого набитого сладкой ватой существа женского пола. - Уходите.
- С удовольствием. И помните, завтра же, едва второе солнце осветит восток, Ваш сын должен быть у меня в имении. Ровно как и все остальные мальчики. Не забудьте разбудить его вовремя и напоить ароматным молочком. - Тут я развернулся и вышел вон. Как только дверь закрылась, я почувствовал крепкий щелчок где-то внутри меня. Я был разбит на голову. Самим же собой...
Я огляделся и окинул взглядом двухэтажное покосившееся влево здание с уродской крышей и вялыми клумбами на окнах и в маленьком саду под ними. Я хмыкнул и пробурчал: « ничем не отличается от начинки...»
… Поздним вечером я сидел в своём кабинете и разглядывал старые чертежи своего отца, чиркал пером и рвал мягкую бумагу противным скрипом, но я не обращал внимания. Я был занят своими собственными мыслями настолько, что не замечал этого, ровно как я не заметил того, как в комнату зашла кухарка с подносом в руках. Я вздрогнул и, сглотнув, попросил её выйти, заранее поблагодарив её за все труды и заботу. Она привыкла к моему обращению и поведению:
- Вы так похудели, фрэй, так истощали... Вы выглядете больным, зуб мне вон. Поешьте на ночь хоть немного.
- Благодарю тебя, Шизельда. Скажи всем слугам, чтобы отправлялись спать, и ты тоже собирайся. - Я снова склонился над столом, изображая занятость. Та же поохала, пожелала мне спокойной ночи и вышла. Ужин так и остался нетронутым.
Наконец, я сел, откинувшись в кресле, предоставленный собственным мыслям.
Этот голос, эти мысли стали появляться всё чаще и чаще. Это пугало меня. В любой момент они могли захватить моё сознание, изворотить всю реальность так, что даже я не смогу понять, что происходит. А что, если вдруг я никогда не стану самим собой, исчезну под заслонкой моего второго я? Каким увидят меня те, кого я знаю? Это страшно.
Кстати, пара слов о тех, кто живёт со мной. Владею я по меньшей мере 200-ми головами, для меня это было не то, что прилично, а более, чем достаточно, посему многие слуги пользовались меньшим вниманием, чем другие. Так, моя кухарка Шизельда, бодрая, полная женщина с забавным чепчиком на голове, грязным фартуком и неухоженными руками, помнила ещё моего отца, знала его прихотливость в еде и вздорный характер, поэтому она привыкла к моему прохладному отношению к ней и плохому аппетиту. Её речь была отнюдь не изящна, зато она может лучше любого оратора поведать о какой-либо истории или новости, ведь она рассказывает с такой искренностью и горячностью, что начинаешь верить всему, что она говорит, не важно, выдумано ли это, оно приобретает реальный оттенок и слушается легко. Увы, она не по-женственному грубая, мужицкая, хоть и пытается показать свою заботу о хозяина через отменные блюда...
Или, к примеру, скромный командир стражи Юкер, старый сухой нотекс, который сохранил свою молодость в глазах, речи и поступках; вечно бодрый и юный, он может дать фору всякому молодому дилетанту в любом деле, будь то военное ремесло или даже скачка на лошади. Он часто отказывался подавать пример молодому поколению, но, смирившись с постоянными просьбами, он со слабой улыбкой учит их и делится опытом. Та щедрость, с какой он отдает плоды своей довольно-таки долгой жизни, поражает меня, а честность не знает границ. Но он очень вспыльчив, непонятливых учеников он может и обругать и даже замахнуться на особо бестолковых, но тут же извиняется за свои потерянные в боях нервы и продолжает обучение. Ругается он с отменным военным колоритом, с чего многие его последователи берут пример и забавляют случайных слушателей своим говором.
Придворный врач, низенький и будто бы больной человечек, тихий и неприметный, оставляет приятное впечатление всегда и везде своим аккуратным внешним видом и деликатной речью. Вечный светло-голубой жакет, мелкая золотая цепочка, очки в тёмной металлической оправе, дешёвые ухоженные ботинки, элегантная тросточка из чёрного дерева и чёткая, уверенная речь? Это доктор Блэвер. Почему же он мне кажется больным? Лёгкая желтизна, не сходящая с кожи его тощего тела, слабые движения и вялая речь говорят о печёночной недостаточности, с которой доктор отважно борется, часто прося разрешение на пользование моей лабораторией. Блэвер варит там из трав снадобья, чей порой не самый лучший аромат проносится по воздуху всего крыла. Но я терплю это и приказываю остальным относиться снисходительно к этому добросовестному врачу. Он часто выносил издевательства моего постепенно сходящего с ума отца, которому Блэвер оказывал, увы, последнюю посильную для него помощь. Его жилистые тонкие руки с короткими неуклюжими пальцами в один момент становятся сильными, крепкими и ловкими, движения уверенные и точные поражают меня в те редкие моменты, когда я наблюдаю за ним или мельком замечаю его манипуляции. Помню, как он лечил мой ожог от щелочи на шее. Я был готов рвать и метать, кричать благим матом, но в присутствии этого человека я не проявлял свои дурные качества и сидел смирно, питая к нему своё уважение и терпение. Говорит он мало, и совсем не спорит, в разговоре весьма вежлив и уступчив, а порой проявляет свойственную ему уверенность.
Другое дело конюх — высокий мужлан с массивной челюстью и заботливо отрощенным пивным животом. Последнее замечание его внешности неспроста — Вернан находится постоянно в пьяном угаре, что не мешает ему в любом удобном случае рассказывать о своей жизни, о лошадях, о том, какие у них красивые глаза, о бытовых проблемах и о том, как изменился народ после переезда на новое место. Во всём винил новую религию, которую нотексы приняли, едва придя сюда и увидев изгнанных монахов-еретиков. Помню, отец был категорически против, но не имел иного выхода, как остаться здесь... Отец...
- Что тебе нужно от меня... Что... Какого чёрта тебе понадобилась... - Я шептал как пациент, сидя на койке психологической больницы, вглядываясь в своё отражение в зеркале напротив. Моё тело свела судорога — на секунду в отражении я увидел не себя. Щёки нервно дёрнулись.
Да. Это он.
Я никогда не забуду, с какой яростью он избивал мою мать, и после — как он смотрел на меня, как на последнего изгоя и мерзавца, но, будучи всего лишь маленьким, ничего не понимающим ребёнком, я не мог ничего сделать. Я не мог даже плакать и кричать, когда измождённая мать рухнула как подрубленная сосенка передо мной. Я только поднимал глаза и — о, мой боже — я сталкивался с его горящим ненавистью взглядом. Его руки едва ли дотянулись до меня, но, в самый последний момент он отвернулся.
Теперь этот взгляд смотрит на меня из самых глубин моих воспоминаний. Пронзает меня насквозь через время, через меня самого! И угнетает, порой заставляет меня покрываться краской и унижаться!
Из-за него я когда-то был вынужден отказаться от нормального общения со сверстниками, за это неповиновение наказывался частыми издёвками и побоями. Но я даже не обижался и не обижаюсь на них — ведь они правы. Такое чудовище внутри меня должно быть наказано. Но никак не иначе, как через меня.
Я помню её взгляд. Я помню её глаза, как она пыталась смотреть мне в лицо, а я отворачивался, ибо понимал, чем это могло закончиться — я мог лишиться одного-единственного друга, который защищал меня. Эти серые, стального оттенка глаза, такие же непокорные и настойчивые, как сама эта девушка. Она вступалась за меня, а я так и не смог сказать ей спасибо и признаться, как она мне дорога. Маленькая, смелая, непокорная Катерина. Такой она запомнилась мне, раз и навсегда. Она же меня запомнила как молчаливого и трусливого подростка, и наверняка даже не вспоминает.
Они завидовали мне, что я смог раньше их закончить школу, раньше поступить в академию и раньше её закончить с отличием. И везде они, эти люди. Все они одинаковы. Надеясь убежать от них по завещанию отца, я попал из огня да в полымя — здесь находятся не столько люди, сколько нотексы, весьма странные и в то же время очень незаурядные создания. Обладающие сознанием и разумом людей, они опасны тем, что могут пользоваться этим для управления механизмами в их телах, и порой не в самых миролюбивых целях. Но многие об этом даже и не догадываются, а пользуются только поверхностным. Таким, что легко прощупать, понять, и чем проще всего воспользоваться. Впрочем, так всегда и происходит. Этот народ безобиден, гостеприимен, наивен... И теперь он находится в моих руках. Это сравнимо с тем чувством, когда тебе в руки дали кусок глины, и от твоей воли лишь зависит её дальнейшая форма — или она останется бесхарактерным куском, или же станет шедевром. Как же это приятно — не подстраиваться под других, а подстраивать других под себя, так, как не просто выгодно для тебя — а как лучше для них. Они владеют скрытыми знаниями о потерянных механизмах, чертежах, заводах — это всё уже заложено у них в памяти с самого момента создания. У них достаточно интересный язык, который я решился изучать на прошлой неделе.
Только дойдя до этой мысли, я понял, что меня клонит ко сну, и что ещё чуток — и я обнимусь со столом. Оставив в стороне бумаги и документы, я вышел из кабинета, заперев его на несколько замков.
Знаете, я всегда был верен своей любимой науке — химии. Именно поэтому мне пришлось вернуться в лабораторию отца и продолжить его опыты и изучения. Но с чего-то эта наука невзлюбила меня, как я понял, именно за то, что я такой неудачник по жизни. Свидетельством тому был след на моей левой стороне шеи — он тянулся от плеча до виска. Каким же неудачником нужно быть, чтобы не смочь защитить лицо от брызнувшей щелочи. И сейчас я любовался на себя, на этот уродливый шрам перед зеркалом.
Все от меня отвернулись. Только я один остался для самого себя. Лишь я и мой народ. И теперь я могу вкусить власть, почувствовать силу в своих руках. Вот оно — сладкое, терпкое как дорогой коньяк чувство — я чувствовал его в своих жилах, как оно вливается в каждую клеточку моего воспалённого мозга, опьяняя меня и суля блаженные перспективы. Это так взбудоражило меня, что я, вне своего осознания, криво ухмыльнулся и даже как-то мерзко хохотнул. И тут я очнулся — взвесил всё, что всплыло пару секунд назад, и горько всплакнул. Несомненно, я желал этим кротким существам только лишь благополучия и всяческих взлётов — парочка падений не стала бы исключением, ведь именно под ними лежит ключ к успеху. Но мой отец всегда имел на этот счёт своё мнение. Он отбирал у этих бедных созданий жалкую рубашку и последние крошки хлеба, во благо всему государству. Я почитаю этого человека как учёного. Но никак не самого человека. Я не видел в нём ничего Человеческого. Никогда. Всё во имя науки — вот его девиз. И сотни загубленных жизней, включая мою. Моя мать, мои соотечественники, и дети — невинные, ни в чём не провинившиеся дети, стали жертвами его пыток и исследований...
Тяжело вздохнув, я повернулся к выключателю, и всю комнату покрыл мрак. На ощупь я добрался до своей грубой, наскоро сколоченной своими руками постели и лёг, не раздевшись и не накрывшись покрывалом. Поворочался пару раз, попытался заснуть, но сон упорно не шёл — видимо, уж слишком я был взбудоражен и возбуждён. Я несколько раз привставал и, жалобно, почти умоляюще смотрел в маленькое оконце под потолком лаборатории — ждал, когда настанет рассвет, и уже не будет смысла засыпать, чтоб не мучить себя и просто подарить себе ещё одну бессонную ночь. Но, вопреки всему, едва бледно-бежевые лучи скользнули по стенам комнаты, я погрузился в сон.
Æ Ø Å
lol
 |
| |
| |
